ВЕТКА ПАЛЕСТИНЫ. КНИГА 1. ЗАЛОЖНИКИ

Еврейская трагедия с русским акцентом 

книга имеет затертый вид из-за длительного хранения 

     ТРИЛОГИЯ, КНИГА 1-я

РОМАН-ДОКУМЕНТ 

     Из цикла "РОССИЯ, РОССИЕЙ ИЗГНАННАЯ". 


     Все  герои  трилогии  "Ветка  Палестины"  вымышлены  (кроме  отмеченных
звездочкой  при первом упоминании). Вся  сюжетно-фактическая  основа  строго
документальна. В интернет-варианте романа большинство документов сохранено. 

     PЯЖEHbIE
     ПPOPbIB
     3AЛОЖНИKИ
     ПPOЩAHИE C POCCИEЙ
     ЛOБHOE MECTO
     МATb И MAЧEXA
     ПOЛЯPHAЯ TPAГEДИЯ
     PYCb ПbЯHЦOBCKAЯ
     3AДHЯЯ 3EMЛЯ
     3AПPEЩEHHbIЙ POMAH
     TPИ ПOBECTИ



     "... наш поезд уходит
     в Освенцим --
     сегодня и ежедневно "


     Александр Галич. 

     Москва, 1969 год.


     Предисловие автора. 

     В  Союзе  писателей  СССР  праздновали юбилей  известного  прозаика. С
уважением говорили  о свершенном им. Дело шло к концу, приветственные адреса
в дорогом коленкоре громоздились на столе Монбланом.

     А сам он сказал вот что: "Как-то в конце войны я видел в Болгарии такую
сцену. По селу  шел  очень  толстый человек, оплетенный  рыбацкой сетью. На
вытянутых руках он нес пишущую машинку. Его подгоняли солдаты.

     Была  страшная жара, толстяк пошатывался; казалось, вот-вот упадет. Я
хотел вмешаться, но затем решил подождать: слишком необычно было зрелище.
     Оказывается, так  в  этой  местности поступали с вором. Толстый человек
ограбил правление рыболовецкой артели. Унес сеть и пишущую машинку.
     И вот вели вдоль всего села вора, и он нес украденное им.

     Надо бы и нас, писателей, в наши торжественные юбилеи прогонять вот так
по городу, по главной улице, и чтобы мы держали  на вытянутых  руках то, что
украли у народа. То, что обязаны были написать, но не написали. Обязаны были
сказать, но не сказали. О, это было бы поучительнейшее шествие! "

     Меня поразило не только  то, что сказал юбиляр, но и как он это сказал.
Он был бледен, голос его пресекался, словно он говорил не на своем юбилее, а
на Страшном суде.

     Видно, много он нес на своих трагически вытянутых руках.
     Я  хотел бы нести меньше по нестерпимо  жаркой улице своих размышлений,
своего раскаяния. Поэтому я приступил к этой работе.
     Я написал бы ее в любом случае. Больше невозможно молчать о ранящей, но
как бы несуществующей
     стороне жизни; это недостойно человека  и писателя, низко, преступно, в
конце концов.

     Не скрою, я хотел бы забыть о ней, я просто мечтаю забыть о ней; она не
отпускает меня, как, случается, не отпускает боль.

     Мне скажут: книга односторонняя.  Только о боли...
     Да, и  в  этом нет беды: другие стороны  бытия  - в других книгах, в том
числе  и  моих, которыми я  жил  увлеченно и подолгу, уходя  от того, что
написано в этой.

     Мне  советовали изменить фамилии. Конечно, это  легко. Преврати  я, к
примеру, поэта-черносотенца Сергея Васильева даже в Василису Прекрасную, не
было бы на Руси ни одной читающей души, которая бы его не узнала.

     Но в  таком случае повествование  потеряло бы  документальную основу. А
оно  должно быть, оно обязано  быть прежде  всего документом; тем  более что
пройдет много времени, прежде чем книга увидит свет...

     Роман  строго  документален. Все  приведенные  в нем  факты  и фамилии
подлинны. Опираются на письменные свидетельства.

     Здесь  нет места  слухам. Пишу лишь  о  том. что видела и испытала моя
семья.